В Ростовской области, на окраине Таганрога, у ворот завода «Ростсельмаш», стоят десятки новых комбайнов — не для поля, а для склада. Они блестят под осенним дождём, но никто их не покупает. Их не купят и через месяц. Их не купят, скорее всего, и весной. Аграрии просто не могут себе этого позволить.
«Машины требуют капитального ремонта, а новую брать — всё равно что продать последнюю корову», — говорит фермер из Саратовской области, попросивший не называть имени. «Два года подряд работаем в минус. Кредиты? Да кто их возьмет при ставке под 20%?»
Именно в таких условиях, когда аграрии едва сводят концы с концами, а заводы простаивают, в Кремле звучат речи о «росте на 45%».
17 октября 2025 года президент Владимир Путин, выслушав доклад министра сельского хозяйства Оксаны Лут о «продолжающейся модернизации технического парка», перебил её:
«Оксана Николаевна упомянула о техническом парке. Но, насколько я понимаю, всё-таки у нас сократилось в этом году производство зерноуборочных комбайнов и тракторов для сельского хозяйства».
Вопрос был точным. Президент чувствовал разрыв между докладом и реальностью. Ответила не Лут, а вице-премьер Денис Мантуров:
«Негативные тенденции… удалось сломить. С июня текущего года месяц к месяцу фиксируется рост продаж… По оперативным данным сентября, объемы почти на 45% превысили прошлогодние значения».
Звучало как победа. На деле — как иллюзия.
«Это классический приём: взять самое дно прошлого года и сравнить с небольшим отскоком в этом», — поясняет Алексей Мельников, аналитик AgriExpert. — «В сентябре 2024-го рынок был в коме — продали чуть ли не по пальцам. Если в этом году продали чуть больше — формально это “рост”. Но если посмотреть на год в целом, то это катастрофа».
И действительно: за январь–сентябрь 2025 года отгрузки российской сельхозтехники упали на 26,5%, иностранной — на 40%. Продажи зерноуборочных комбайнов за восемь месяцев — минус 45,6%. Выручка — минус 48,7%, то есть почти 19 миллиардов рублей ушли в никуда. Тракторов продано на 40% меньше, чем годом ранее.
«Энерговооруженность не растёт — она падает, — говорит Алексей Мельников. — Потому что парк не обновляется. Машины стареют. Аграрии ремонтируют технику 20-летней давности, потому что новую взять не на что. Это не модернизация — это технологическая деградация».
А «Ростсельмаш» ещё в мае объявил производственный простой. Причина — падение поставок комбайнов на 76% за первые четыре месяца года.
«Это не просто спад. Это коллапс спроса, — говорит Мельников. — И он системный. У аграриев нет денег. Ни на ремонт, ни на новую технику. А чиновники вместо того, чтобы признать проблему, начинают манипулировать цифрами».
Утильсбор вместо поддержки
Но за несколько дней до совещания у Путина, на расширенном заседании комитета Госдумы по АПК, глава Минпромторга Антон Алиханов признал куда более тревожную вещь:
«Энерговооруженность российских аграриев отстает от американской и европейской».
Это признание — не просто техническая деталь. Энерговооруженность — это мощность техники на гектар пашни. Это прямой показатель производительности труда, конкурентоспособности и технологического уровня сельского хозяйства.
По данным Росстата и международных аграрных организаций, в США и Германии она в 2–3 раза выше, чем в России. Это значит: там за час обрабатывают вдвое больше земли, тратят меньше топлива, получают больше урожая.
Пока фермеры считают, хватит ли дизеля до конца посевной, в Минпромторге празднуют «успех». Глава ведомства Антон Алиханов на заседании комитета Госдумы по АПК с гордостью сообщил:
«По нашей инициативе утильсбор на сельхозтехнику повысили в пять раз».
Как это поможет аграриям обновить парк — он не пояснил. Зато пообещал добавить 1 млрд рублей на программу 1432 — механизм субсидирования, который давно устарел и не решает главной проблемы: техника остаётся недоступной.
«Программа 1432 — это костыль для заводов, а не помощь аграриям, — говорит экономист Елена Соколова из Центра аграрных исследований. — Она субсидирует скидку, но даже со скидкой трактор стоит как два года прибыли среднего хозяйства. А утильсбор только усугубляет ситуацию — он ложится на конечную цену. Получается, государство одновременно и поддерживает, и давит».
Ирония в том, что рост утильсбора не только не помог заводам нарастить продажи — он обрушил поступления в бюджет, на которые власти рассчитывали. Люди просто перестали покупать.
«Почему не делают скидки?»
Интересная деталь: несмотря на склады, забитые техникой, производители не спешат снижать цены. Машины стоят, пылью покрываются, но скидок нет.
Министр Лут не раз называла такое поведение «ультиматумом». По её мнению, заводы ждут, что государство вмешается и «вытянет» рынок за счёт бюджета.
«Это своего рода игра в курицу, — комментирует Соколова. — Производители надеются на новые субсидии, аграрии — на дешёвые кредиты, чиновники — на то, что всё само рассосётся. В итоге страдает вся отрасль».
Тишина как система
Самое тревожное — не цифры и даже не утильсбор. Самое тревожное — молчание.
Когда Путин задал неудобный вопрос, никто из присутствующих не встал и не сказал: «Владимир Владимирович, рынок рухнул. Крупнейший завод простаивает. Аграрии не могут работать. То, что вам показывают — статистическая иллюзия».
Вместо этого — красивая цифра. Уверенный тон. Иллюзия контроля.
«Это уже не ошибка, это система, — говорит политолог Игорь Белоусов. — Власть живёт в информационном пузыре, где плохие новости превращаются в “временные трудности”, а кризисы — в “точки роста”. Пока президенту показывают “плюс 45%”, реальность остаётся за стенами Кремля».
Что будет завтра?
Участники рынка не ждут чудес в 2026 году. По их прогнозам, продажи в лучшем случае останутся на уровне 2025-го — то есть на 25% ниже докризисного.
«Если ничего не изменится, мы увидим технологическую деградацию агросектора, — предупреждает Мельников. — Через три-пять лет российские хозяйства будут проигрывать по производительности не только Европе, но и таким странам, как Казахстан или Украина. А ведь сельское хозяйство — одна из немногих отраслей, где у нас ещё есть конкурентные преимущества».
Фермер из Саратовской области, стоя у своего изношенного трактора Т-150, говорит коротко:
«Раньше техника служила 15 лет. Сейчас — 25. Потому что новую взять не на что. А если и возьмёшь — не отдашь. Так что чиновники могут рапортовать хоть про 100-процентный рост. Мы-то знаем правду».
И эта правда — не в сентябрьских цифрах, а в пустых полях, простаивающих заводах и молчании тех, кто боится сказать: «Всё гораздо хуже, чем кажется».